Однажды я шёл c моим другом по улице, беседуя c ним o старости.
Я доказывал, что старость есть нечто ужасное, даже ужаснее, нежели смерть. Это есть потеря и ослабление чувств, желаний, намерений. Что может быть хуже!
A друг склонялся к тому, что старость не так уж отвратительна, как многие думают. Он напомнил слова Толстого: «Я никогда не думал, что старость так привлекательна».
Когда мы, продолжая беседовать, свернули с Невского на Фонтанку, произошёл несчастный случай. Мой друг оступился, упал, и проходивший грузовик слегка задел его. Ранение было не слишком велико. Однако верхняя губа оказалась изрядно рассечённой.
Я вызвал карету «скорой помощи» и отвёз стонущего друга в больницу. И там тотчас его положили на стол, чтобы зашить губу. Я присутствовал при этой операции, крепко сжимая руку своего товарища, который страшно нервничал.
Перед тем как приступить к операции, хирург обратилась с вопросом ко мне, так как у пострадавшего необычайно вспухла губа и он не мог бы ответить. Женщина спросила:
— Сколько лет вашему знакомому?
Я не знал. Пожал плечами. Сказал:
— Какое это имеет значение. Скорей делайте операцию — видите, в каком он состоянии… Вероятно, ему лет за сорок.
Женщина, тоже пожав плечами, сказала:
— Это имеет не маленькое значение. Если ему меньше сорока-пятидесяти лет — я сделаю ему пластическую операцию. A если пятьдесят, так я… так зашью… Нет, всё будет хорошо и как полагается, но уже, конечно, не как бывает при пластической операции.
Тут пострадавший, услышав эти слова, застонал и заметался на столе. Рассечённая его губа не позволила ему вступить в пререкания c врачом. Подняв руку, он выкинул четыре пальца и, потрясая ими, как бы говорил — только сорок, только, чёрт возьми, сорок, делайте пластическую операцию. Слегка поломавшись, женщина приступила к пластической операции.
Губа была зашита порядочно, но моральное потрясение ещё долго сказывалось на моем друге. Он не мог позабыть слова хирурга o пятидесятилетних людях, которым можно зашивать губы так, как иной раз зашивают матрацы.
Эта душевная боль осталась у него надолго. Осталась она и у меня. И o старости я стал думать ещё хуже, чем думал до сих пор.
Михаил Михайлович Зощенко, “Перед восходом солнца”.
